Президент признался, что при просмотре телевизора иногда "оторопь берет". При этом, по словам Путина, контент на телевидении зависит от культурного уровня людей, "которые выпускают в эфир такие вещи".
"Я очень рассчитываю на то, что мы постепенно все-таки будем поднимать этот уровень и не будем шокировать наших людей и корежить их сознание, а наоборот, будем укреплять", — добавил он. По словам российского лидера, в этой сфере нужно набраться терпения, так как "не все средства хороши для достижения благородных целей".
"Жесткие ограничения со стороны государства могут привести к обратной реакции. Это так странно, наверное, звучит из моих уст, но я думаю, что это так. Я именно так к этому и отношусь", — пояснил президент. Путин заверил членов СПЧ, что в этом вопросе государство будет действовать аккуратно и обязательно будет работать в этом направлении.
Солидарна с Президентом. Например, вместо того, чтобы ежедневно заниматься в моей Кулинарной школе, моя тетя обожает посмотреть яркий ролик о приготовлении. Или получить каждый раз отрицательный опыт, готовя по рецептам из интернета от доморощенных стряпух. Причем, винит не их, а себя - что-то я не так сделала. Соседка такая же. Любит удивляться - опять на хороший рецептик купилась, а ничего не получается. Помоги! Что-то я стала уважать цензуру, свирепствовавшую в советское время. Вхожу как кошка, выгоняют как тигра.
Я с цензурой не сталкивался, только с игнорированием. Но вот из первых уст режиссёра Ковалевской (Бременские музыканты) я знаю: "цензура с которой я сталкивалась на 98%- это личные отношения".
Это только кажется- на контроль и всё в порядке. Президент прав- будет наоборот, когда под марку борьбы станут протаскивать идейных безталанных борцунов. Что нужно- не знаю. Но очень надеюсь, что Светлейший имеет план, он воров, бандитов перевоспитывает и здесь так будет.
Тоже согласна со Светлейшим и что-то неуловимое подсказывает, что уже осуществляться начало. Полной картины я естественно не вижу, статьи в интернете в основном, но может быть скоро можно будет телевизор включить.
Художником он стал просто потому, что после школы надо было куда-то поступать. Он знал, что работа должна приносить удовольствие, а ему нравилось рисовать – так и был сделан выбор: он поступил в художественное училище. К этому времени он уже знал, что изображение предметов называется натюрморт, природы – пейзаж, людей – портрет, и еще много чего знал из области избранной профессии. Теперь ему предстояло узнать еще больше. «Для того, чтобы импровизировать, сначала надо научиться играть по нотам, — объявил на вводной лекции импозантный преподаватель, известный художник. – Так что приготовьтесь, будем начинать с азов».
Он начал учиться «играть по нотам». Куб, шар, ваза… Свет, тень, полутень… Постановка руки, перспектива, композиция… Он узнал очень много нового – как натянуть холст и самому сварить грунт, как искусственно состарить полотно и как добиваться тончайших цветовых переходов… Преподаватели его хвалили, а однажды он даже услышал от своего наставника: «Ты художник от бога!». «А разве другие – не от бога?», — подумал он, хотя, чего скрывать, было приятно. Но вот веселые студенческие годы остались позади, и теперь у него в кармане был диплом о художественном образовании, он много знал и еще больше умел, он набрался знаний и опыта, и пора было начинать отдавать. Но… Что-то у него пошло не так.
Нет, не то чтобы ему не творилось. И не то чтобы профессия разонравилась. Возможно, он просто повзрослел и увидел то, чего раньше не замечал. А открылось ему вот что: кругом кипела жизнь, в которой искусство давно стало товаром, и преуспевал вовсе не обязательно тот, кому было что сказать миру – скорее тот, кто умел грамотно подавать и продавать свое творчество, оказаться в нужное время, в нужном месте, с нужными людьми. Он, к сожалению, так этому и не научился. Он видел, как его товарищи мечутся, ищут себя и свое место под солнцем, а некоторые в этих метаниях «ломаются», топят невостребованность и неудовлетворенность в алкоголе, теряют ориентиры, деградируют… Он знал: часто творцы опережали свою эпоху, и их картины получали признание и хорошую цену только после смерти, но это знание мало утешало.
Он устроился на работу, где хорошо платили, целыми днями разрабатывал дизайн всевозможных буклетов, визиток, проспектов, и даже получал от этого определенное удовлетворение, а вот рисовал все меньше и неохотнее. Вдохновение приходило все реже и реже. Работа, дом, телевизор, рутина… Его все чаще посещала мысль: «Разве в этом мое призвание? Мечтал ли я о том, чтобы прожить свою жизнь вот так, «пунктиром», словно это карандашный набросок? Когда же я начну писать свою собственную картину жизни? А если даже и начну – смогу ли? А как же «художник от бога»?». Он понимал, что теряет квалификацию, что превращается в зомби, который изо дня в день выполняет набор определенных действий, и это его напрягало.
Чтобы не сойти с ума от этих мыслей, он стал по выходным отправляться с мольбертом в переулок Мастеров, где располагались ряды всяких творцов-умельцев. Вязаные шали и поделки из бересты, украшения из бисера и лоскутные покрывала, глиняные игрушки и плетеные корзинки – чего тут только не было! И собратья-художники тоже стояли со своими нетленными полотнами, в больших количествах. И тут была конкуренция…
Но он плевал на конкуренцию, ему хотелось просто творить… Он рисовал портреты на заказ. Бумага, карандаш, десять минут – и портрет готов. Ничего сложного для профессионала – тут всего и требуется уметь подмечать детали, соблюдать пропорции да слегка польстить заказчику, так, самую малость приукрасить натуру. Он это делал умело, его портреты людям нравились. И похоже, и красиво, лучше, чем в жизни. Благодарили его часто и от души. Теперь жить стало как-то веселее, но он отчетливо понимал, что это «живописание» призванием назвать было бы как-то… чересчур сильно. Впрочем, все-таки лучше, чем ничего.
Однажды он сделал очередной портрет, позировала ему немолодая длинноносая тетка, и пришлось сильно постараться, чтобы «сделать красиво». Нос, конечно, никуда не денешь, но было в ее лице что-то располагающее (чистота, что ли?), вот на это он и сделал акцент. Получилось неплохо.
– Готово, – сказал он, протягивая портрет тетке. Та долго его изучала, а потом подняла на него глаза, и он даже заморгал – до того пристально она на него смотрела. – Что-то не так? – даже переспросил он, теряясь от ее взгляда. – У вас призвание, — сказала женщина. – Вы умеете видеть вглубь… – Ага, глаз-рентген, — пошутил он. – Не то, — мотнула головой она. – Вы рисуете как будто душу… Вот я смотрю и понимаю: на самом деле я такая, как вы нарисовали. А все, что снаружи – это наносное. Вы словно верхний слой краски сняли, а под ним – шедевр. И этот шедевр – я. Теперь я точно знаю! Спасибо. – Да пожалуйста, — смущенно пробормотал он, принимая купюру – свою привычную таксу за блиц-портрет.
Тетка была, что и говорить, странная. Надо же, «душу рисуете»! Хотя кто его знает, что он там рисовал? Может, и душу… Ведь у каждого есть какой-то внешний слой, та незримая шелуха, которая налипает в процессе жизни. А природой-то каждый был задуман как шедевр, уж в этом он как художник был просто уверен!
Теперь его рисование наполнилось каким-то новым смыслом. Нет, ничего нового в технологию он не привнес – те же бумага и карандаш, те же десять минут, просто мысли его все время возвращались к тому, что надо примериться и «снять верхний слой краски», чтобы из-под него освободился неведомый «шедевр». Кажется, получалось. Ему очень нравилось наблюдать за первой реакцией «натуры» – очень интересные были лица у людей. Иногда ему попадались такие «модели», у которых душа была значительно страшнее, чем «внешний слой», тогда он выискивал в ней какие-то светлые пятна и усиливал их. Всегда можно найти светлые пятна, если настроить на это зрение. По крайней мере, ему еще ни разу не встретился человек, в котором не было бы совсем ничего хорошего.
– Слышь, братан! – однажды обратился к нему крепыш в черной куртке. – Ты это… помнишь, нет ли… тещу мою рисовал на прошлых выходных.
Тещу он помнил, на старую жабу похожа, ее дочку – постареет, крысой будет, и крепыш с ними был, точно. Ему тогда пришлось напрячь все свое воображение, чтобы превратить жабу в нечто приемлемое, увидеть в ней хоть что-то хорошее.
– Ну? – осторожно спросил он, не понимая, куда клонит крепыш. – Так это… Изменилась она. В лучшую сторону. Как на портрет посмотрит – человеком становится. А так, между нами, сколько ее знаю, жаба жабой…
Художник невольно фыркнул: не ошибся, значит, точно увидел…
– Ну дык я тебя спросить хотел: можешь ее в масле нарисовать? Чтобы уже наверняка! Закрепить эффект, стало быть… За ценой не постою, не сомневайся! – А чего ж не закрепить? Можно и в масле, и в маринаде, и в соусе «майонез». Только маслом не рисуют, а пишут. – Во-во! Распиши ее в лучшем виде, все оплачу по высшему разряду!
Художнику стало весело. Прямо «портрет Дориана Грея», только со знаком плюс! И раз уж предлагают – отчего не попробовать? Попробовал, написал. Теща осталась довольна, крепыш тоже, а жена его, жабина дочка, потребовала, чтобы ее тоже запечатлели в веках. От зависти, наверное. Художник и тут расстарался, вдохновение на него нашло – усилил сексуальную составляющую, мягкости добавил, доброту душевную высветил… Не женщина получилась – царица!
Видать, крепыш был человеком широкой души и впечатлениями в своем кругу поделился. Заказы посыпались один за другим. Молва пошла о художнике, что его портреты благотворно влияют на жизнь: в семьях мир воцаряется, дурнушки хорошеют, матери-одиночки вмиг замуж выходят, у мужиков потенция увеличивается. Теперь не было времени ходить по выходным в переулок Мастеров, да и контору свою оставил без всякого сожаления. Работал на дому у заказчиков, люди все были богатые, платили щедро, передавали из рук в руки. Хватало и на краски, и на холсты, и на черную икру, даже по будням. Квартиру продал, купил побольше, да с комнатой под мастерскую, ремонт хороший сделал. Казалось бы, чего еще желать? А его снова стали посещать мысли: неужели в этом его призвание – малевать всяких «жаб» и «крыс», изо всех сил пытаясь найти в них хоть что-то светлое? Нет, дело, конечно, хорошее, и для мира полезное, но все-таки, все-таки… Не было у него на душе покоя, вроде звала она его куда-то, просила о чем-то, но вот о чем? Не мог расслышать.
Однажды его неудержимо потянуло напиться. Вот так вот взять – и в драбадан, чтобы отрубиться и ничего потом не помнить. Мысль его напугала: он хорошо знал, как быстро люди творческие добираются по этому лихому маршруту до самого дна, и вовсе не хотел повторить их путь. Надо было что-то делать, и он сделал первое, что пришло в голову: отменил все свои сеансы, схватил мольберт и складной стул и отправился туда, в переулок Мастеров. Сразу стал лихорадочно работать – делать наброски улочки, людей, парка, что через дорогу. Вроде полегчало, отпустило…
– Простите, вы портреты рисуете? Так, чтобы сразу, тут же получить, – спросили его. Он поднял глаза – рядом женщина, молодая, а глаза вымученные, словно выплаканные. Наверное, умер у нее кто-то, или еще какое горе… – Рисую. Десять минут – и готово. Вы свой портрет хотите заказать? – Нет. Дочкин.
Тут он увидел дочку – поперхнулся, закашлялся. Ребенок лет шести от роду был похож на инопланетянчика: несмотря на погожий теплый денек, упакован в серый комбинезон, и не поймешь даже, мальчик или девочка, на голове – плотная шапочка-колпачок, на лице – прозрачная маска, и глаза… Глаза старичка, который испытал много-много боли и готовится умереть. Смерть в них была, в этих глазах, вот что он там явственно узрел.
Он не стал ничего больше спрашивать. Таких детей он видел по телевизору и знал, что у ребенка, скорее всего, рак, радиология, иммунитет на нуле – затем и маска, и что шансов на выживание – минимум. Неизвестно, почему и откуда он это знал, но вот как-то был уверен. Наметанный глаз художника, подмечающий все детали… Он бросил взгляд на мать – да, так и есть, она знала. Внутренне уже готовилась. Наверное, и портрет захотела, потому что последний. Чтоб хоть память была…
– Садись, принцесса, сейчас я тебя буду рисовать, — сказал он девочке-инопланетянке. – Только смотри, не вертись и не соскакивай, а то не получится.
Девочка вряд ли была способна вертеться или вскакивать, она и двигалась-то осторожно, словно боялась, что ее тельце рассыплется от неосторожного движения, разлетится на мелкие осколки. Села, сложила руки на коленях, уставилась на него своими глазами мудрой черепахи Тортиллы, и терпеливо замерла. Наверное, все детство по больницам, а там терпение вырабатывается быстро, без него не выживешь.
Он напрягся, пытаясь разглядеть ее душу, но что-то мешало – не то бесформенный комбинезон, не то слезы на глазах, не то знание, что старые методы тут не подойдут, нужно какое-то принципиально новое, нетривиальное решение. И оно нашлось! Вдруг подумалось: «А какой она могла бы быть, если бы не болезнь? Не комбинезон дурацкий, а платьице, не колпак на лысой головенке, а бантики?». Воображение заработало, рука сама по себе стала что-то набрасывать на листе бумаги, процесс пошел.
На этот раз он трудился не так, как обычно. Мозги в процессе точно не участвовали, они отключились, а включилось что-то другое. Наверное, душа. Он рисовал душой, так, как будто этот портрет мог стать последним не для девочки, а для него лично. Как будто это он должен был умереть от неизлечимой болезни, и времени оставалось совсем чуть-чуть, может быть, все те же десять минут.
– Готово, – сорвал он лист бумаги с мольберта. – Смотри, какая ты красивая!
Дочка и мама смотрели на портрет. Но это был не совсем портрет и не совсем «с натуры». На нем кудрявая белокурая девчонка в летнем сарафанчике бежала с мячом по летнему лугу. Под ногами трава и цветы, над головой – солнце и бабочки, улыбка от уха до уха, и энергии – хоть отбавляй. И хотя портрет был нарисован простым карандашом, почему-то казалось, что он выполнен в цвете, что трава – зеленая, небо – голубое, мяч – оранжевый, а сарафанчик – красный в белый горох.
– Я разве такая? – глухо донеслось из-под маски. – Такая-такая, – уверил ее художник. – То есть сейчас, может, и не такая, но скоро будешь. Это портрет из следующего лета. Один в один, точнее фотографии.
Мама ее закусила губу, смотрела куда-то мимо портрета. Видать, держалась из последних сил.
– Спасибо. Спасибо вам, – сказала она, и голос ее звучал так же глухо, как будто на ней тоже была невидимая маска. – Сколько я вам должна? – Подарок, — отмахнулся художник. – Как тебя зовут, принцесса? – Аня…
Он поставил на портрете свою подпись и название: «Аня». И еще дату – число сегодняшнее, а год следующий.
– Держите! Следующим летом я вас жду. Приходите обязательно!
Мама убрала портрет в сумочку, поспешно схватила ребенка и пошла прочь. Ее можно было понять – наверное, ей было больно, ведь она знала, что следующего лета не будет. Зато он ничего такого не знал, не хотел знать! И он тут же стал набрасывать картинку – лето, переулок Мастеров, вот сидит он сам, а вот по аллее подходят двое – счастливая смеющаяся женщина и кудрявая девочка с мячиком в руках. Он вдохновенно творил новую реальность, ему нравилось то, что получается. Очень реалистично выходило! И год, год написать – следующий! Чтобы чудо знало, когда ему исполниться!
– Творите будущее? – с интересом спросил кто-то, незаметно подошедший из-за спины.
Он обернулся – там стояла ослепительная красавица, вся такая, что и не знаешь, как ее назвать. Ангел, может быть? Только вот нос, пожалуй, длинноват… – Узнали? – улыбнулась женщина-ангел. – Когда-то вы сотворили мое будущее. Теперь – будущее вот этой девочки. Вы настоящий Творец! Спасибо… – Да какой я творец? – вырвалось у него. – Так, художник-любитель, несостоявшийся гений… Говорили, что у меня талант от бога, а я… Малюю потихоньку, по мелочам, все пытаюсь понять, в чем мое призвание. – А вы еще не поняли? – вздернула брови женщина-ангел.
– Вы можете менять реальность. Или для вас это не призвание? – Я? Менять реальность? Да разве это возможно? – Отчего же нет? Для этого нужно не так уж много! Любовь к людям. Талант. Сила веры. Собственно, все. И это у вас есть. Посмотрите на меня – ведь с вас все началось! Кто я была? И кто я теперь?
Она ободряюще положила ему руку на плечо – словно крылом обмахнула, улыбнулась и пошла.
– А кто вы теперь? – запоздало крикнул он ей вслед. – Ангел! – обернулась на ходу она. – Благодарю тебя, Творец!
… Его и сейчас можно увидеть в переулке Мастеров. Старенький мольберт, складной стульчик, чемоданчик с художественными принадлежностями, большой зонт… К нему всегда очередь, легенды о нем передаются из уст в уста.
Говорят, что он видит в человеке то, что спрятано глубоко внутри, и может нарисовать будущее. И не просто нарисовать – изменить его в лучшую сторону. Рассказывают также, что он спас немало больных детей, переместив их на рисунках в другую реальность. У него есть ученики, и некоторые переняли его волшебный дар и тоже могут менять мир. Особенно выделяется среди них белокурая кудрявая девочка лет четырнадцати, она умеет через картины снимать самую сильную боль, потому что чувствует чужую боль как свою. А он учит и рисует, рисует… Никто не знает его имени, все называют его просто – Творец. Что ж, такое вот у человека призвание…
Дата: Понедельник, 25.01.2021, 21:48 | Сообщение # 67
Хозяин
Группа: Администраторы
Сообщений: 918
Статус: Оффлайн
Ну что с того, что я там был. Я был давно, я все забыл. Не помню дней, не помню дат. И тех форсированных рек. Я неопознанный солдат. Я рядовой, я имярек. Я меткой пули недолет. Я лед кровавый в январе. Я крепко впаян в этот лед. Я в нем как мушка в янтаре.
Ну что с того, что я там был. Я все забыл. Я все избыл. Не помню дат, не помню дней, названий вспомнить не могу. Я топот загнанных коней. Я хриплый окрик на бегу. Я миг непрожитого дня, я бой на дальнем рубеже. Я пламя вечного огня, и пламя гильзы в блиндаже.
Ну что с того, что я там был. В том грозном быть или не быть. Я это все почти забыл, я это все хочу забыть. Я не участвую в войне, война участвует во мне. И пламя вечного огня горит на скулах у меня.
Уже меня не исключить из этих лет, из той войны. Уже меня не излечить от тех снегов, от той зимы. И с той зимой, и с той землей, уже меня не разлучить. До тех снегов, где вам уже моих следов не различить. https://www.facebook.com/Averina....1836106
Думается, животное не пожалели на съёмках. Было видно как пули прошивают её. Это была смерть. Нам намерено показали. И мы это увидели.
Когда фильм закончился, все также молча, гремя сапогами вышли из кинозала, опустив головы. Сказать , что были потрясены- ничего не сказать.
Что говорить, про тех, кто видел это воочию...
****
17 октября 1985 года в советский кинопрокат вышел фильм Элема Климова "Иди и смотри".
Повествование от режиссера:
- Я несколько раз перечитал книгу «Я из огненной деревни» - документальные свидетельства людей, чудом переживших ужасы фашистского геноцида в Белоруссии.
Многие из них тогда были ещё живы, и некоторые рассказы-воспоминания белорусам удалось зафиксировать на киноплёнку.
Никогда не забуду лицо, глаза одного крестьянина, его тихий-тихий рассказ о том, как всю их деревню загнали в церковь и перед сожжением офицер из зондеркоманды предложил: «Кто без детей, выходи». И он не выдержал, вышел, оставив внутри жену и маленьких детишек…
Как сожгли, например, другую деревню: взрослых всех согнали в амбар, а детей оставили. А потом, пьяные, окружили их с овчарками и позволили собакам рвать детей.
Я тогда задумался: а ведь про Хатынь в мире не знают!
И я решил снять фильм об этой трагедии.
Прекрасно понимал, что фильм получится жёсткий.
Решил при этом, что исполнителем центральной роли деревенского паренька Флёры будет не профессиональный актёр, который при погружении в тяжёлую роль мог бы защититься психологически наработанной актёрской техникой, мастерством.
Я хотел найти простого мальчика лет четырнадцати.
Его надо было готовить к сложнейшим переживаниям, потом зафиксировать их на плёнку. И в то же время защитить его от стрессов (эта система психологической защиты была подробно разработана со специалистами), чтобы не в дурдом его после съёмок сдать, а маме живым и здоровым вернуть. К счастью, с Лёшей Кравченко, сыгравшим в итоге Флёру и ставшим впоследствии хорошим актёром, всё прошло благополучно.
Я понимал, что это будет очень жестокий фильм и вряд ли кто-нибудь сможет его смотреть. Я сказал об этом соавтору сценария - белорусскому писателю Алесю Адамовичу.
Но он ответил: «Пусть не смотрят. Мы должны это оставить после себя. Как свидетельство войны, как мольбу о мире». Работа над картиной началась. У Климова снималось много непрофессионалов - пожилых людей, крестьян, помнивших войну. Съёмочная группа работала как раз в тех местах, где всё это в войну и происходило. Климов признавался потом, что ему страшно жаль было этих людей, которым по его воле приходилось вновь переживать этот ужас. Как-то снимали сцену сожжения деревни.
Массовку - местных жителей - согнали в амбар.
Но нужного накала эмоций никак не удавалось добиться.
И тогда кто-то из актёров, игравших немцев, дал очередь холостыми в воздух. И тут же из амбара раздался такой человеческий вой, сымитировать который было бы не под силу ни одному актёру…
Наверное, кого-то раздражал фильм «Иди и смотри», его «шоковая терапия».
А вот немцы говорили: «Это мы должны были снять такой фильм!»
Сам Климов так вспоминал о реакции немецких зрителей: «Как-то на одном из обсуждений фильма встал пожилой немец и сказал: «Я солдат вермахта. Больше того - офицер вермахта. Я прошёл всю Польшу, Белоруссию, дошёл до Украины. Я свидетельствую: всё рассказанное в этом фильме - правда. И самое страшное и стыдное для меня - что этот фильм увидят мои дети и внуки».
Дата: Понедельник, 15.02.2021, 22:22 | Сообщение # 72
Хозяин
Группа: Администраторы
Сообщений: 918
Статус: Оффлайн
Ингвар Коротков
Семен Трескунов - большой страдатель "за народ"
Это артист такой. Из гениев. Парню всего 21 год - родился в 1999 году. В крепкой дружной семье. С тремя детьми. Мама - неудавшаяся супер-модель. И все из-за того, что родилась в сермяжной России. Ей бы с такой внешностью подиумы Европы покорять, а она в каком-то детском англоязычном журнальчике подвизается. Естественно, за копейки. Папа тоже страдает в Москве - графиком.
Поэтому Семен с младых ногтей приучен страдать за народ. "бутерброд не лезет в рот.." У него за плечами 30 ролей. С 10 лет. Высоко оплачиваемых. То есть , есть на что страдать в этом "кровавом режиме".
Он же прекрасно понимает, что будучи в США - в Голливуде - он бы миллиард уже сколотил. Вот только туда его не приглашают. Наверно, талант не ценят. Это у артистов случается - такое затемнение мозгов. Вот тот же Джигарханян - какой душка. Из фильма в фильм прыгал. А тоже страдал. Потому что понимал, ну что такое слава в заштатной стране? Ему бы - мировая слава лучше. И гонорары в зеленых. Как у ДиКаприо. А тут - все какое-то замшелое. Вот купил дом в США - на русские гонорары. Поближе к Голливуду. дескать, увидят, порог лобызать станут. Сразу прибегут, ибо... талант. Но не срослось. Увы.. Как ни пытался влезть - не получилось..
Хотя ведь не он один.. Кончаловский тот покруче был, тот банками икры фарцевал среди голливудовцев, тоже пытался.. И никак. Пришлось на родине опять светить. Этим лапотным. Так что Семен Трескунов идет проторенным путем - молодец. Может, заметят. Роль предложат. В хорошем американском фильме - типа, кушать подано.. Как Савелию Крамарову. Хотя нет.. О чем я? Мальчик же о тяготах народных страдает.. Вот выйдет , бывалоча, из съемочного павильона , а там старушки с синими шкурками, и пьющие мужики вповалку в канавах - и так ему на сердце грустно станет.. Дескать, не пожалею жизни на то, чтобы этих сирых и убогих рублем наградить - чтоб квасу себе купили. От пуза. Когда Навальный со товарищи в Кремль въедет. Вот ужо заживут.. Макароны станут себе варить, а то сырыми едят.. Уж он-то горе людское не понаслышке знает. небось, даже в Бирюлево выезжал - на разруху посмотреть.. А я - я душой с ним. Неравнодушная у нас молодежь, понимающая.. выпестованная с любовью
В левых художественных кругах об Алексее Беляеве-Гинтовте давно не спорят — о нем теперь принято даже не заикаться. В 2008 году он получил Премию Кандинского, что вызвало бурю неприятия и несогласия в арт-сообществе. Дело в том, что Алексей Гинтовт — истовый последователь евразийства, а когда-то и член политсовета Евразийского союза молодежи — молодежной политической организации, возглавляемой философом Александром Дугиным, тем самым, чей YouTube-аккаунт несколько месяцев назад заблокировали.
Позже Алексей неоднократно бывал в ДНР, жестко высказывался о «либералах» и Западном мире. Притом как художник Гинтовт и 15 лет назад, и сейчас остается весьма востребованным. Его работы хранятся в коллекциях Третьяковской галереи, Русского музея, MMoMA, еще в нескольких десятках музеев и во множестве частных коллекций.
В российском современном искусстве он пропагандирует большой стиль и в своих картинах создает причудливые утопии, составленные из православных храмов, советского ампира и аполлонических героев. Сам Гинтовт называет себя не живописцем, а художником-графиком.
Он работает в уникальной технике — отпечатывает изображение через трафарет ладонями (часто на листах сусального золота), придавая своим картинам подлинность и очеловечивая изображаемые объекты. Рисует серп и молот, красные звезды, военную технику, купола и просто безмерный русский простор.
Главный сюжет работ Гинтовта — Евразия Золотого века, сочетающая в себе эстетику и геополитическое могущество СССР и Белой Руси.Я захожу в мастерскую к Гинтовту. Первое, что обращает на себя внимание, — благовония, которые пахнут точь-в-точь как ладан. Оглушительно громко играет Брайан Ино.
Гинтовт хоть и не считает себя постмодернистом, но не отрицает, что существует на территории постмодерна. На огромном мониторе — «Россия 1» без звука, известная передача «60 минут». Выходит Алексей, типаж футуриста — Владимира Маяковского или Томмазо Маринетти. Безупречная осанка, широкий шаг, черное кимоно — одним словом, выглядит основательно. Протягивает мне руку. «Спецтапки, вешалка». Садимся пить чай из граненых стаканов Веры Мухиной в подстаканниках. У нас с Алексеем немало общих приятелей и соратников, и вообще мы неплохо друг о друге осведомлены. Дистанция как будто отсутствует.
Ɔ. Ваша мастерская — одно из самых фактурных мест, что я знаю. Давно вы здесь обитаете?
Мой прадед въехал в этот дом в 1927 году. Таким образом, четыре поколения Гинтовтов проживают в этом доме, с моими детьми будет уже шесть. Случай нечастый для Москвы.
Ɔ. Сейчас открылась ваша персональная выставка «Ангара». Это, насколько я понимаю, отсылка одновременно и к реке, и к русской ракете. Почему вдруг такое сочетание?
Задача евразийца — мыслить пространством. Месторазвитие — сумма географического и исторического пространств. Пейзаж — начало космоса, упорядоченного представления о пространстве, о месторазвитии духа — раз начавшись, не заканчивается нигде, сообщает природе вид порядка, структуры, «организованного и упорядоченного целого». Ангара — приток Енисея, вытекающий из Байкала, — представляется мне смыслообразующим символом Евразии, а, возможно, и человечества в целом. И в то же время ракета — символ силы, что тоже играет для евразийца не последнюю роль.
Фото: Владимир Яроцкий
Ɔ. Можно ли называть стиль ваших работ имперским, новоимперским?
Можно. Но лучше использовать термины «имперский авангард» или «консервативная революция».
Ɔ. И все это ваши термины. Мне, кстати, нравится еще один — «атомное православие». Правильно ли я понимаю, что идея последнего в том, что православие и ядерный щит являются двумя главными составляющими безопасности и суверенитета России?
Да, а фактически это название картины, которую мы с Андреем Молодкиным сделали в далеком 99-м в Париже для проекта «НовоНовосибирск», нарисовали всплывающую во льдах атомную подводную лодку. С нее все и началось.
Алексей Беляев-Гинтовт, Андрей Молодкин. Атомное православие. Из проекта Новоновосибирск. 2000 г.Фото: russian_revolution_for_russians/ВKонтакте
Ɔ. Та работа представляла собой подлодку с крестом посреди Сибири, окруженную северными оленями. А Новосибирск вами мыслился тогда третьей столицей новой Евразийской империи, которая должна прийти на смену нынешней России. Насколько я понимаю, это был ваш первый по-настоящему масштабный художественный проект?
Мы замыслили 24 огромных кадра с образами Родины, каждый из которых был размером 4,5 на 2,7 метра. В том далеком году мы по сути представляли собой конструкторское бюро. Возможно, по формированию пластического образа идеальной Родины. И тогда речь шла о Сибири. Разрабатывались не только сюжеты, но и дизайн будущих картин. Вообще мы совершили массу открытий, как идеологических, так и технических. Частично картины были нарисованы простой шариковой ручкой, это тогда было чем-то новым. Что касается сюжетов, то в числе прочего мы даже сочинили генплан «НовоНовосибирска» со зданием генного банка «Олимпия», «Проспектом Чингисхана» и даже «Аэропортом Бен Ладена», который появился на схеме в 1999-м, за год до терактов 11 сентября. У меня даже есть два тому свидетельства: журнал «Птюч» и газета «Лимонка» опубликовали этот план задолго до нью-йоркских событий.
Ɔ. Тогда вы рисовали шариковой ручкой, сейчас преимущественно работаете в технике ручной печати — создаете работы оттисками своих ладоней и пальцев. Когда вы пришли к этому?
Со второй половины 80-х я начал экспериментировать с графическими системами, всякий раз пытаясь создать такую, которая, во-первых, до меня не существовала, а во-вторых, давала бы мне власть над миром, где невыразимое могло бы быть выражено пластическим методом. Никогда не покушавшийся на живопись, я экспериментировал именно с графическими системами: уголь, сангина, карандаш, шариковые ручки, офсетная краска, всевозможные виды коллажей, пробивание бумаги, разрезание, поджигание ее и иные методы воздействия на лист, где сверхзадачей является, естественно, выражение невыразимого и категория первооткрывательства. В какой-то момент я осознал, что отпечатки кожи неминуемы при работе, например, с шариковой ручкой. Периферия этого графического и пластического сообщения в какой-то момент начала занимать меня больше, чем его метрополия. Таким образом произошло опрокидывание и та самая «философия по краям» переместилась в центр сообщения.
Ɔ. То есть этому нет концептуального объяснения в контексте того, что вы прикасаетесь к империи, очеловечиваете империю?
Я всегда был уверен, что это некий художественный жест.Безусловно, присутствует и это. Новая тактильность, линии жизни, участвующие в событии, особенно когда речь идет о фигуративе. Некое сверхчувственное взаимодействие с ним, оставляющее вполне себе чувственный след.
Фото: Владимир Яроцкий
Ɔ. Я правильно понимаю, что после того, как вы изобрели этот метод, он не менялся? Можно сказать, ваш художественный поиск подошел к высшей точке.
Преимущественно так, хотя применяются и другие технологии, но в приоритете ручная печать.
Ɔ. Ваше искусство — это призыв к чему?
К аполлонической ясности и дионисийскому порыву. Я стараюсь пребывать в этом интервале, мечтая о том, что миную третью, нижнюю категорию кибелического.
Ɔ. А политический призыв? Не вам отрицать, что искусство всегда политично. Я помню ваш манифест «Мы. Они немы». Он открыто призывал к возвращению к имперской вертикальной иерархии, к большому государственному стилю и конкретно к перенесению столицы России в Новосибирск. А то, что обычно изображаете вы, напоминает о величественном соцреализме в том плане, что в основном отражает идеальное недостижимое будущее. Ну или вы возвеличиваете некую атрибутику, лишая ее негативных коннотаций.
Тимур Новиков принуждал нас к искусству манифеста, сейчас это самоочевидно, но в середине 90-х он убеждал нас в том, что слышат того, кто пишет. Таким образом, да, манифесты публиковались. Но их контекст скорее метафизический, а не политический. Мне представляется, что этот призыв пребывает в подчиненном состоянии по отношению к метафизике. Сначала нужно разобраться с первосмыслами.
Ɔ. И эти первосмыслы, по-вашему, в полной мере отражены в евразийстве? Это постмодернистская оптика.
Вообще все мы сейчас находимся на территории постмодерна, вне зависимости от того, признаем или нет это обстоятельство. Я занят агитацией и пропагандой большого евразийского стиля, даже если его на сегодняшний день нет. В этом я вижу свое предназначение.
Ɔ. Что такое большой евразийский стиль?
Это свойство восходящей эпохи. Сейчас никаких примет большого стиля не обнаруживаю ни я, ни единомышленники, ни противники. Сама возможность говорения о метанарративе и есть утверждение возможности большого стиля, первый шаг на пути его становления.
Фото: Владимир Яроцкий
Ɔ. Для меня недавно стало открытием, что философов, которые работали исключительно с метафизикой, сейчас называют правыми. И в самом деле, многие из них при жизни поддерживали тоталитарные режимы. Как, по-вашему, связаны метафизический аспект и правые взгляды?
Вероятно, истину можно найти методом исключения: левые не претендуют на метафизику. Или понимают под этим что-то иное, что заведомо им враждебно. Таким образом, правые могут находиться внутри суммы понятий, которые определяются как метафизика.
Ɔ. На мой взгляд, после исторических поворотов XX века эта классификация стала неактуальной. И тем не менее вас причисляют к правым.
На сегодняшний день эта классификация выглядит неактуальной, вы абсолютно правы. Каждый из нас в той или иной степени прав или лев. И это нормально. Это естественно. Отказываюсь быть помещаемым в одну из категорий. Я, безусловно, право-левый. Правая составляющая подразумевает обращение к традиции — вечному, неизменяемому, противостоящему времени, вечности, за которой Бог. Что касается левой — это социальная справедливость, в пределе — отмена частной собственности на всей территории большой России. Я единственный красный художник от Дублина до Владивостока. Подавляющее большинство не способно сформулировать это соотношение в себе, полагается на интуицию, интуиция эта континентальна, а значит, верна. Тяга к традиции и столь привычная для нас социальная справедливость — два этих на первый взгляд контрастных представления совершенно органичны и естественны для подавляющего большинства сограждан.
Ɔ. Как вы, кстати, открыли для себя евразийство? С этим, вероятно, был связан Дугин?
Конечно же, Александр Гельевич прояснил мои же собственные интуиции, и я немедленно опознал сумму его сообщений как, безусловно, своих, родных, очевидных. Отчего же все остальные о другом? Тексты Дугина начали доходить до меня еще в конце 80-х, а познакомились мы, как ни парадоксально, значительно позже, в 98-м. Но в этом интервале я вполне себе был переполнен этими сообщениями и не стремился приблизиться к автору.
Ɔ. Если судить по вашему фейсбуку, создается впечатление, что ваши идеологические основы полностью эквиваленты идеологическим основам Дугина: бесконечные репосты его статей, лекций, иногда семинаров.
Да, я уверен, А. Г. Дугин представляет собой всю полноту русской мысли на сегодняшний день — и русской, и евразийской, в каком-то смысле это одно и то же. Свидетельство чему — сто книг, часть из которых переведены на 50 языков. Тот отзыв на ежедневную евразийскую повестку дня, который наблюдается в Турции, Иране, Центральной и Южной Америке, конечно же, Европе, Китае, США, не имеет аналогов. Масштабы этого сообщения в сотни раз отличаются от сообщений любого другого соотечественника на сегодняшний день. Обложки книг, оформленные моими работами, бесчисленные сетевые издания, их применившие, — евразийство не знает границ; мы интернациональнее кого бы то ни было на русском языке.
Ɔ. Вы можете сформулировать эту идеологию, не используя слово «евразийство»?
Обращение к великому прошлому и стремление к великому будущему. Дух и Почва. Именно евразийство формирует границы Континентальной цивилизации. То жалкое состояние большого русского проекта, которое наблюдается сейчас, — тотальная растерянность, беспомощность, цивилизационный проигрыш, — меня не убеждает. Так будет не всегда.
Фото: Владимир Яроцкий
Ɔ. Почему большой русский проект сейчас, по-вашему, находится в жалком состоянии?
Жалкое оно по всему. Половина населения нашей страны находится за границей, 13 недружественных армий стоят на территории национальных республик. Единственное — армия Белоруссии пока сохраняет вооруженный нейтралитет, но на наших глазах прилагаются все усилия к тому, чтобы и эту армию сделать враждебной нашей метрополии.
Ɔ. Кем прилагаются усилия?
Главным цивилизационным противником — англосаксонским миром.
Ɔ. А утопия — это возвращение к Золотому веку?
Утопия — безусловно, возвращение к Золотому веку. Это прошлое, опрокинутое в будущее, это безразмерность идей и пространств. Наше пространство качественно безразмерно, речь не идет о количестве. Однажды начавшись, оно не заканчивается нигде, таков социокультурный статус соотечественников. Побег из центра на периферию большого пространства — эта традиция неотменима при царях: центробежные старообрядцы-казаки, беглые крестьяне, блаженные, уходящие по внутренним причинам за край земли, посылка экспедиционных корпусов. Советский проект эту же волю к покорению пространств осуществлял наиболее успешно в русской истории. Русский, евразийский цивилизационный код перекинулся на иные материки, в иные широты. Какое-то время русские и советские воспринимались другими народами как полубоги, это был совершенно новый бытийный статус.
Ɔ. Что должно произойти с Россией в ближайшем будущем, чтобы мы приблизились к этому Золотому веку? О чем вы мечтаете?
Мечтаю о небывалом, невероятном, что не вмещается в пределы человеческого разума, допускаю последнюю степень безразмерности русского будущего. Содействовать, выкликать это будущее — вот моя задача, мой долг и моя ответственность.
Ɔ. Вы говорили, что ваша политическая инициация случилась в 1993 году во время штурма Белого дома. То есть уже тогда вы стояли на страже традиции.
По невероятному совпадению мы с моим приятелем готовили публикацию в журнале «Художественная жизнь». Это был текст Жана Бодрийяра «Войны в Заливе не было», где манифестально сообщалось о совершенно новом восприятии войны, фактически войну в прежнем понимании отменяющем. И именно в этот момент пришло сообщение о боях в Останкино. Мы немедленно отправились туда и в восемь часов оказались в районе Останкинского пруда, пять часов продвигались в направлении источника стрельбы. Когда же живых там больше не осталось, мы отправились к Белому дому. У этого события был инициатический характер, наша армия стреляла в нас. Если сообщения о побоищах в национальных республиках все же воспринимались мною умозрительно, то здесь я впервые в жизни, безоружный, провел пять часов в ситуации расстрела той самой армией, которую считал своей.
Фото: Владимир Яроцкий
Ɔ. Как это — ощущать себя на поле боя?
Головокружительно — это раз, два — стало ясно, что к прежнему нет возврата. Мы находимся в совершенно новом мире, в котором, как это ни банально звучит, возможно все.
Ɔ. Насколько я понимаю, вы не возлагали на этот мир особых надежд.
Я пребывал и до того, и в момент, и после в состоянии тотального эксперимента. Эта инициация была знаковой точкой. Точкой экстремума. Обрушились прежние миры, распахнулись новые, безразмерное заявило о себе в других. Живых в полночь у четвертого корпуса больше не было.
Ɔ. А на новую власть вы возлагали надежды?
Никогда. Я к моменту приезда в Останкино не отличал Ельцина от Горбачева, у меня не было телевизора с 1985 года.
Ɔ. Потом вы ездили на другие военные конфликты?
Да, я был свидетелем штурма Цхинвала, делал репортажи оттуда в качестве военного корреспондента, и я же оказался на штурме донецкого аэропорта.
Ɔ. Я знаю, что вы на протяжении нескольких лет ездили в ДНР. Чем конкретно вы занимались в Донбассе?
Занимался всем. Демонстрация флага, военкор от Евразии, и гуманитарная помощь, и специальная деятельность, скажем так. Свежая голова в воинском коллективе, деликатные поручения, участие в осмыслении стратегий.
Ɔ. То есть вы не участвовали в военных действиях напрямую?
В Донбассе я оружие не применял.
Ɔ. Вы давно там были?
С 2017 года я перестал видеть смысл в этих командировках. Я способствую малыми силами гуманитарным поставкам. Ситуация катастрофическая. Все мои друзья-контрагенты или мертвы, или выведены из Донбасса, или потеряли возможность изменить хоть что-то. Проект «Русская весна» на сегодняшний день закрыт.
Фото: Владимир Яроцкий
Ɔ. А как вам сейчас кажется, были ли вообще перспективы у этого проекта — столь противоречивого и осуществляемого людьми с разными идеалами, целями?
Безусловно. Подавляющее большинство сограждан, не только в пределах Российской Федерации, готовы были к великому возвращению. Соотечественниками я называю и тех, кто в 1993-м был отделен границами. Да и опросы подтверждают это мироощущение, народы в большинстве своем, даже, как ни парадоксально, украинский, после того, что с ним произошло в последние семь лет, готов к тем или иным формам воссоединения. После освобождения такие люди окажутся в подавляющем большинстве. Что же касается Средней Азии и Закавказья — там наши евразийские позиции особенно сильны. Таким образом, в час Ч непротиворечиво воссоединится большое пространство. Оно было таким, и таким оно должно быть. Это превышает человеческую волю — граница нашего месторазвития неотменима. Народы нашей страны не привыкли жить в резервациях. Мы хотим возвращения большого пространства — в нем смысл существования уникальной цивилизации, вобравшей в себя славянские, тюркские и финно-угорские народы. Не Восток, но и не Запад, даже не их синтез.
Ɔ. После ваших поездок в ДНР вы стали нерукопожатным художником для русской интеллигенции. Но и раньше ее представители относились к вам с большим скепсисом из-за ваших патриотических и имперских взглядов. Во время скандала, разгоревшегося вокруг получения вами Премии Кандинского, Анатолий Осмоловский и Дмитрий Гутов писали, что вы фашист и место ваше в тюрьме. Почему сегодняшняя интеллигенция чурается слова «патриотизм», не относится к евразийству серьезно и часто приравнивает к фашизму вашу идеологию?
Интеллектуал и интеллигент — явления очень разные, а в нашей стране и в наше время — явления противоположные. Интеллектуал — это риск, воля, вертикаль; русскоязычный интеллигент прежде всего отказывается рисковать. Триллионы слов произнесены по поводу русской интеллигенции, прямо сейчас я не прибавлю ничего нового в части противодействия государству, вне зависимости от того, правит император или генсек. Протестующий русский либерал — человек несчастный, стремящийся поделиться своим несчастьем с окружающими.
Ɔ. Сейчас модно говорить о сancel culture — это такое продолжение нерукопожатности, когда людей неугодных взглядов вычеркивают из общественного пространства. Особенно свойственна культура отмены тем самым «русскоязычным либералам», о которых вы говорите. Вы считаете себя предвестником этого явления в России? Ведь вас в 2008 году после вручения Премии Кандинского фактически вычеркнули из списка художников, о которых считается приличным говорить вслух.
Пугать — моя профессия. Привычно опередил время, без лишней скромности. Сторонники воодушевились, противники обозначили себя, я получил поздравления из большинства стран мира. Я в каком-то смысле человек военный, таким образом, не удивился, не огорчился, немедленно принял участие в боевых действиях в формате гражданского противостояния.
Ɔ. Вы когда-нибудь сотрудничали с государством как художник?
Практически не имею дела с госзаказом, но знаю, что сотрудники Министерства обороны, Минатома, МВД, МИДа, обладатели кабинетов на Старой и Новой площадях, как и иные ответственные лица, являются счастливыми обладателями моих работ.
Ɔ. Вы работаете с «большим стилем», который часто характеризует эпохи диктаторов. А есть что-то, что можно смело назвать проявлением путинского стиля?
Пластический стиль, наверное, неуловим. К сожалению, «лужковский стиль» уже можно опознать, но вот что можно отнести к стилю Путина — не представляю. Наш стиль — вперед и вверх! Как «Ангара».
Наконец-то услышал от Карена Шахназарова открытым текстом все то, что настоящим деятелям настоящей культуры следовало бы начать озвучивать уже лет двадцать назад, но чего они все избегали (и избегают) делать публично по сей день.
А именно, оценку всем тем актрискам и актеришкам, а так же прочим представителям современной российской культурКи, разевающим пасть с поношениями власти и пытающимся укусить руку, их кормящую.
Правильно сказал – “какие-то актеры, какие-то актрисы, за всю жизнь ничего самостоятельно не заработавшие, живущие на госдотации и гранты, и призывающие к мятежу против государства, которое их кормит, совесть надо иметь”.
Именно, совесть надо иметь.
А также надо отбросить эту ложную коллегиальность и начать называть вещи свои именами – актриски и актеришки, режиссеришки и графоманствующие сценаристы, весь этот шалман, за тридцать лет свободы не создавший ни единого не то, что шедевра, даже просто надолго запоминающегося приличного фильма (с редчайшими исключениями, только подтверждающими правило) – не пора ли вам все, паразиты вы на теле общества, на вольные хлеба?
Не пора ли самим начать зарабатывать с тем, чтобы не только мы, но и вы сами убедились в вашей некомпетентности, бесталанности и импотенции? Ибо то, что вы создаете, не только не может принести прибыль, оно даже окупиться не может… от слов совсем и никогда.
Может быть тогда мы избавимся от всего этого бесталанного силиконового балласта, тянущего корабль русской культуры на дно, и дорога, наконец, откроется идущим вперед, с позитивной повесткой и почтением к памяти предков, национальной культуре, истории, традициям и прошлому?
У меня подруга врач, злится при одном упоминании о Малышевой. А мама её смотрит. 
